Mikaila, добро пожаловать в мою скромную обитель. Рад видеть у себя, располагайтесь. Что привело ко мне? Что заставило остаться? Думаю Вам понравится Брейк ^_^
Алан-пианист это маразм и мне стоит завязывать с фанфиками, или это стоящая идея. Ничего не узнаю пока кто-нибудь не пнет и я не реализую это идиотскую идею. Прогулки по городу делают меня сумасшедшим. Мне столько идей пришло в голову. Бредовых. А еще мне очень нравится новая фишка вконтакте - песни по рекомендациям. Нашел столько стоящих песен, которые вдохновляют меня на написание фанфиков.
Почему-то вспомнился мой ориджинал. И еще Уильям в плену у демона. Нездоровые у меня ассоциации.
Клод. Без комментариев просто.
А если я еще напишу все это... ох, даже не хочу думать о том, что дальше будет.
Добро пожаловать, Gatsuhane_Raimei! Рад видеть у себя. Что Вас заинтересовало, что заставило остаться в моей скромной обители? Чувствуйте себя как дома. Я думаю Вам понравится молодой Грелль
Бвахахаха! Добро пожаловать, 13-ый ПЧешечка! *прокашлялся* Добро пожаловать anna_de_luin Что привело, что заинтересовало в моем дневнике? Думаю Вам понравится Рей ;3
Заявка от ~Аяра~. Эрик/Алан, AU (можно относительно всего мюзикла в принципе). Эрик-таки собирает тысячу душ, но... Но оказывается, что этот способ лечения - и правда миф, и Алана спасти невозможно.
Я не уверен, что угадал настроение и обстановку фанфика, но... что получилось, то получилось. Вдохновение пришло внезапно и оформилось за два часа. Тапки можешь не кидать, я и так все-все-все-все знаю про свое творчество и его убогость. Особенно в ангстах. Рейтинга нет. Флафф есть. Другие персонажи есть. Смерть персонажа тоже есть. ООС присутствует. Бред тоже. Вычитку не делал, так как только что закончил.
Тысяча и одна душа. 1.532 слова
читать дальшеЭрик сидел на стуле, рядом с кроватью, опустив голову, внимательно изучая бесчисленные ссадины на запястьях. Чтобы не закричать от бессилия, чтобы волком не взвыть от отчаяния, мужчина пытался отвлечь себя от этого, причем далеко не самым лучшим способом, разительно отдающий наклонностями начинающего мазохиста. Каждый раз, когда возникало желание закричать, он с силой ударял цепочкой по запястью. По идее от этого должно быть только хуже, но Эрику это немного помогало справиться с некоторыми переживаниями. На кровати лежал Алан, тяжело дыша, и, то и дело, вскрикивая от резкой боли, которая пронзала его тело. Сильнейший приступ закончился всего несколько минут назад. Эрик все это время был с ним. Он поклялся быть с ним всегда, и ни за что не бросать в трудную минуту. Он будет с ним до самого конца. А тот самый конец лишь неумолимо приближался. В последние несколько месяцев болезнь начала быстро и успешно прогрессировать. Приступы преследовали Алана, настигая в самый неподходящий момент. А на прошлой неделе приступы повторялись каждый день, один тяжелее другого. У Эрика опускались руки. Он не мог помочь ему именно сейчас, именно в эту минуту. У него было недостаточное количество душ. На прошлой неделе не хватило всего каких-то десяти душ. Всего десять невинных душ, и Алана можно было спасти уже тогда. И сейчас не было бы так паршиво на душе. А Алан, будто издеваясь, лишь смеялся и отшучивался на тему собственной смерти. Он просто смерился с этим и принимал приступы как должное, как будто, так и должно было быть всегда. Эрик поражался смелости этого хрупкого создания, но вместе с тем, его ужасно бесило его отношение к болезни. Неужели он понимает, что без него, жизнь Слингби просто потеряет смысл? Хамфриз для него – все. И он нужен Эрику как воздух. Слингби недовольно поморщился, от легкой боли в груди. Девятьсот девяносто девять белых, невинных душ вихрем крутились в его груди, яростно желая вырваться наружу и найти свой покой. Алан снова сдавленно простонал, сворачиваясь калачиком на кровати. Эрик смерил его мягким сочувствующим взглядом. Жнец погладил Хамфриза по голове, перебирая шелковые русые пряди, прикоснулся губами к его холодной щеке и прошептал на ухо три банальных, но обнадеживающих и волшебных слова. «Все будет хорошо». Эрик не мог отойти от него ни на шаг. Не мог покинуть ни на секунду. А ведь осталась всего одна душа. Тысяча душ излечит Алана, и он больше никогда не вспомнит о своей болезни. Пускай он возненавидит Эрика лютой ненавистью, но только так можно излечить его от шипа смерти. В книгах не было сказано, верен ли этот способ на все сто процентов, но Слингби цеплялся за любую соломинку, за любую призрачную надежду на то, что его малыш когда-нибудь будет по-настоящему счастлив. Он должен подождать всего пару дней. И тогда он сможет ненадолго покинуть Алана и собрать ту самую последнюю душу. Эрик, зажмурившись, аккуратно сжал в руке хрупкую ладонь Хамфриза. - Я обязательно тебя вылечу. Обязательно. – Произнес Эрик, буквально в пустоту. Это не обещание, нет. Это молитва.
Прошло три дня. Хотя, лично для Эрика эти дни превратились в вечность. У него не выдалось ни единой свободной минутки. Все это время он провел у кровати Алана, не спуская с него глаз. Приступ отступил, и юному жнецу становилось легче. Немного, но легче. А на третий день Алан потащил Эрика на работу, буквально за шкирку. Хотя, в департаменте уже давно привыкли к тому, что если на работе нет Алана, то в этот же день не стоит надеяться на чудесное появление Эрика, и Уильям не сильно ругался по этому поводу. Особенно в последние два месяца, когда приступы настигали Алана едва ли не каждый день. - Я не хочу, чтобы из-за меня у тебя были проблемы! – яростно выпалил юный жнец, таща Эрика на работу и активно отказываясь сидеть дома. Он никогда не хотел особого к себе отношения. Он такой же, как и все. Он такой же, как и прежде. Сильный, решительный, стойкий. И никакая болезнь не может сломить его дух, пока рядом с ним находится дорогой ему человек. И Эрик нужен Алану как воздух.
Эрик готов был разгромить весь кабинет начальника, оставив от него одни лишь щепки. А спокойная физиономия Уильяма вызывала лишь отвращение к нему как к личности. Да какое право они имеют посылать Алана одного на задания, зная, в каком он состоянии сейчас! - Это не моя прихоть, диспетчер Слингби. – Отрезал Уильям, привычным жестом поправляя очки на носу, и отводя взгляд в сторону. Он все прекрасно понимал, но ничего поделать с этим не мог, кроме… - Тогда я отправлюсь вместе с ним и буду помогать! – произнес Слингби, активно борясь с желанием стукнуть по столу начальника, сделать что-нибудь из ряда вон выходящее, только для того, чтобы разбудить в этой машине хоть какие-то элементарные эмоции. Нет, Уильям ничего не понимает. Он не понимает, что в любой момент Алан может умереть. Ему и дела до этого нет никакого. Эрик не просто просил начальника об одолжении, нет. Он констатировал факт. - Как будто, если я Вам запрещу, Вы меня послушаете. - Конечно, не послушаю. - Отправляйтесь уже. И чтоб через пять минут я и близко не видел Вас в департаменте. – Пробормотал Уильям, поднимаясь со стула и отходя к приоткрытому окну, обратив свой взор на однообразный пейзаж за окном. Светило солнце, но на небосклоне виднелись черные грозовые тучи. – Будьте осторожны. Но Эрик уже его не слышал, он сломя голову бежал по коридорам здания.
Эрик надеялся, что сегодня ему наконец удастся заполучить последнюю душу. Вместе с Аланом они стояли в узком переулке между домами, пристально наблюдая за людьми на одной из самых оживленных улиц города. Самое удачное место для охоты. Нужно было лишь выбрать нужный момент. А задание, на которое их послали, сильно усложняло ситуацию. До смерти одной юной особы оставалось всего несколько минут. Всего через несколько минут на улице появится человек с ножом и публично зарежет первую, попавшуюся на глаза девушку. Жертва этого происшествия – всего одна. Но никто не может предугадать всего, что может случиться. Эрик, нервно поглядывая на часы, лишь томно вздохнул. Время, как будто в тысячу раз замедлило свой ход и тянулось просто до неприличия долго, потешаясь над двумя жнецами. Алан лишь усмехался, наблюдая за своим напарником. Эрик всегда был немного нетерпеливым, и его нетерпеливость выглядела до ужаса забавно. - Ну, потерпи ты еще минуту. – Отозвался Хамфриз, сдерживая смешок. Слингби смерил его многозначительным взором, в котором отражались все его эмоции. Сочувствие, боль, горечь, сожаление, отчаянье и наигранная радость. «У нас с тобой нет и минутки свободной. Нужно действовать сейчас, иначе потом будет уже поздно». Цена мгновения очень высока. Никогда не знаешь, что может случиться в следующую секунду. Жизнь может резко сменить свой окрас с кристально-белого цвета, на иссиня-черный. Алан, который всего несколько секунд назад улыбался и шутил, сейчас резко схватился руками за грудь, роняя собственную косу смерти и опускаясь на колени. Слова застревают в горле, кричать не получается, остается лишь молча страдать, извиваясь, вздрагивая от резкой боли в груди. Шип подобрался вплотную к сердцу, царапая, обжигая этот удивительный механизм. Эрик, понимая, что ждать больше нельзя не секунды, решается на отчаянное действие. Ему не хватает всего одной души. Одной жалкой души. С самого начала он убивал только «подходящих» людей с белыми и невинными душами, считая, что именно они достойны Алана. «Примешь ли ты черную как смоль душу, израненную временем и ужасными поступками? Живи, Алан! Только живи, прошу!» Из груди Эрика вырываются души, похожие на белые хлопья снега. Девятьсот девяносто девять белых душ невинных людей. И одна душа преступника. Такова цена за его излечение. Души проникают в тело Алана, направляясь прямо к сердцу, заставляя юного жнеца кричать от боли, извиваться, стараясь вырваться из цепкой хватки Эрика. - Все будет хорошо. Все будет хорошо. Потерпи еще немного! - Эрик… - Алан поднял взгляд на своего напарника, желая заглянуть тому прямо в глаза. В его ярко-зеленые глаза, в которых всегда отражалась радость. Сейчас они потухли, ровно, как и радость в его глазах. Темно-зеленый цвет олицетворял отчаянье и горечь, которые скрылись в его душе. В черной как смоль душе. Но больше Алан не смог сказать ни слова. Новая волна боли накрыла его с головой, заставляя буквально согнуться пополам, искусав в кровь губы. Приступ не отступал, а лишь набирал силу. Шип медленно врезался в сердце, лишая Хамфриза жизни. Медленно, мучительно, больно. Это потому что не хватает лишь одной души, думалось Эрику. Спустя мгновение возле груди Алана закружился черный шарик, совершенно не похожий на те самые белые души, которые напоминали хлопья снега. - Все будет хорошо, Алан. – Эрик обнял Хамфриза, в последний раз прикасаясь губами к холодной щеке юноши и шепча на ухо – Живи, Алан. Только живи, прошу тебя…
Дверь с размахом открылась, едва ли не срываясь с петель. На пороге лавки Гробовщика стоял взлохмаченный и разъяренный Уильям. - Легендарный, почему вы не сказали диспетчеру Слингби, что излечить Шип Смерти – невозможно, и даже тысячи душ не могли бы помочь ему!? – отчеканил Уильям, проходя вглубь лавки Легендарного жнеца. Сегодня днем он лишился двух лучших работников отдела и времени на шутки для Гробовщика – просто не было. Сам же Легендарный задумчиво вертел в руках банку с весьма сомнительным содержимым. Минут пять он молчал, словно обдумывая ответ на вопрос Уилла. Но потом, лишь тихо вздохнул и вполне серьезно произнес: - Надежда – это то, что поддерживает жизнь в отчаявшихся душах. Даже маленький лучик надежды может сохранить жизнь многим душам. Вам ли этого не знать, мистер начальник департамента? Спирс с силой сжал рукоять своей косы смерти и покинул лавку Гробовщика. Наконец-то у Эрика получилось выдавить из начальника хоть какие-то эмоции.
А завтра у меня срез знаний по алгебре. А я к нему совершенно не готов. А вместо этого сидел правил фанфики свои и писал новые на заявки. А еще играл в старую-старую игрушку на PlayStation1 - Spyro The Dragon. Шикарнейшая игра, до сих пор я ее трепетно люблю и обожаю. И провожу часы за игрой в нее. Нет, это никогда мне не надоест. А вообще надо выпросить PlayStation2 и купить 4 и 5 части этой игрушки. А еще всю трилогию легенды про Спиро. О да, я чувствую себя законченным маньяком. С ума схожу от большей части персонажей этой игры. Особенно с персонажей Легенд про Спиро. Я? Люблю фурри? Да боже упаси! Даже моя трепетная любовь к Крэшу не является помешательством на фурри. (<- оправдывается). Посмотрел пятую серию Синего Экзорциста и почувствовал, что буду активно шипперить инцест главных героев. Да простит меня фандом Темного Дворецкого. Так вообще о чем это я? Ах да. В голове возникают сотни идей относительно новых фанфиков. А так же дорабатываю свой ориджинал-мир. И завтра у меня срез по алгебре. А послезавтра срез по геометрии. А еще завтра мне сдавать четыре доклада на довоенную подготовку. А еще рассказывать сюжет "Портрета Дориана Грея" на литературе. А еще писать диктат по русскому. А еще писать практическую по физике. И я ни к чему не готов вообще. Конец года, а я даже не удосужился исправить оценки. Боюсь даже увидеть свой табель в конце года... а еще оценки по правоведению и по географии в аттестат летят. Да я даже в ПТУ не поступлю с такими знаниями! Но зато у меня родились целых... десять идей для фанфиков, драбблов и ориджинала. Это важнее.
Я просто в культурном шоке. Нет, я, конечно, знал, что конец года - самое сложное время, но такого безобразия - не было уже много-много лет. Вторник - вообще самый тяжелый день, только потому, что у нас в один день две лекции по истории (всемирная + украинская) и биология. Биология, как предмет - для меня самый простой из всех. Но вот учитель биологии - очень сложная дама. Поэтому каждый вторник для нас - испытание. Ну так вот. С чего начался трудовой день. А начался он с того, что я на полчаса раньше пришел в школу, непонятно как и почему. Потом я вспомнил, что нужно было на биологию сделать две сложных практических, которые я за неделю даже и не начал делать, а потолок для сдачи - как раз сегодня. Потом меня осенило - надо было написать контрольное сочинение на английский. А еще выучить столицы Африки и сдать учителю географии. Не день, а сплошное разочарование. Первая лекция - украинский язык. И нас радостно так оповестили, что сегодня диктант годовой все-таки состоится. Учительница украинского языка и литературы - наша классная руководительница. Хорошая женщина, мы все ее очень любим. И эта хорошая женщина заболела трахеитом, который постепенно перерос в бронхит. В итоге нам она не диктовала диктант, а попросила одну из одноклассниц моих. После чего учительница вышла, радостно оповестив нас, что если нам будут помогать со знаками препинания, нам не поздоровится. В итоге большую половину диктанта написали с диктовкой в стиле первого класса .D Не удивлюсь, что меньше 8 баллов из 12 у нас в классе не будет. После диктанта следовали две лекции по истории. Я ненавижу нашу учительницу по истории в этом году. Она просто истеричка. И еще много-много плохих слов. Если в прошлом году по истории, с другой учительницей, я дотягивал до 10 баллов из 12, то теперь еле-еле на 6 из 12 набираю! И это не потому что я лентяй. В общем самостоятельная + контрольная по истории Украины, которые мы дружно завалили просто из принципа, и контрольная по всемирной истории. которая выполнялась просто коллективно, так как сие чудо природы в лице учителя вышло за двери. Потом контрольная по химии, которая выдалась очень сложной. Сочинение по английскому, которое я так и не успел подготовить за все перемены. Самостоятельная по географии, по этой чертовой Африке. И финиш - биология. Слава сусликам я успел доделать обе практические и сдать ей без шума и крика. Потом, оказывается, нам надо писать контрольную. НО! Мы не прошли до конца последнюю тему. Поэтому она минут 35 объясняла эти два несчастных параграфа и за 10 минут до конца урока - дала контрольную. Я просто в шоке был. Девять тестовых вопросов, с которыми я справился за три минуты. Не все так плохо, как оказалось. И я еще на все 9 вопросов абсолютно правильно ответил (проверял по книге). В общем голова квадратная... это считайте, семь контрольных за день, вообще без подготовки к оным. А завтра еще тесты по геометрии, контрольная по литературе, практическая по физике, сочинение еще одно по английскому, и фиг знает что по правоведению будет. А до конца недели еще жить и жить. Дайте мне тапок, и я с честью убьюсь о него. Сил моих нету, угу.
Вот только Нагаока меня радует. А еще я ужасно рад тому, что дайри снова работает. Я никогда не думал, что онлайн дневник меня увлечет так сильно. Все мои дневники держались не более двух недель. А тут вот сижу и бью рекорды. Надолго ли это - не знаю. Но я всех тут люблю ~
Хочу снова отрастить эмовскую челку, снова вернуться к прошлой прическе и покрасить челку в белый цвет. Только челку. Я так ходил одним летом, теперь хочу снова так сделать. Мне, вроде бы, шел такой цвет. Челка белая, а затылок черный. Неудавшийся Эрико-Рон детектед. И пусть маман что хочет, то и делает. Хоть пусть на голове ходит.
If you take this life from me today Tear it up and bury me away
Оно меня гипнотизирует. Особенно компрометирующее телодвижение Саеки. Я не пошлый, что вы!Пересматривал вчера бекстейдж и прям вдохновило на подвиги. А еще в этом моменте Шинья что-то такое пафосное прокричал, что прям на визг сорвался. Чем больше я все это пересматриваю, тем больше интересных моментов нахожу (с) Весело у них там было.
«- Мсье Бездарь?» Обидно. Нет, не так. Ужасно обидно. Нет, что-то не то. Обидно до ужаса. Поменьше слов, поменьше оборотов! Обидно, что некоторые считают, что лучше промолчать, чем высказать свое мнение. Молчание в разы обиднее критики. Даже беспочвенной. Как же тогда совершенствоваться-то?
Наша эпическая переписка в аське с моим семпаем. А я всего лишь зашел поздравить его с днем рождения. А потом мы продолжили разговор о втором сезоне Темного Дворецкого. На тот момент вышло только две серии, вроде бы. Семпай расстроен второй серией, а я его успокаиваю и предлагаю написать письмо японцам. Но так как никто из нас не знает японского, решили написать сначала на китайском, потом на русском. Встал вопрос о содержании письма. Действующие лица: Себастьян - [Kichi Meir] Tobito-kun - Aoiksama
Себастьян (10:12:00 14/07/2010) мне кажется слова "милые узкоглазые сотоварищи дайте яоя" они поймут О_О
Название: Цена мгновенья Автор:Aoiksama Бета: Условно: товарищ "Знания русского за 10 классов", а по существу: Отсутствует Жанр: Ангст Персонажи: Алан. Вскользь упоминается Эрик и Уильям. Рейтинг: PG-13 Предупреждения: ООС. Зверский. Адский. Дисклеймер: От всего вообще отказываюсь. Саммари: Заявка на D.D.S. «Алан. Пережить первый приступ. Думать, что будет дальше.» Статус: Закончен От автора: Автор советует на трезвую голову не читать. Все еще.
«И все привыкли ничего не замечать... Когда тебя не слышат, для чего кричать?» (с) Lumen – Гореть
Жители Туманного Альбиона спрятались под черные и унылые зонтики, укрываясь от дождя, который нещадно заливает улицы города вот уже несколько дней. Каждый занят своим делом. Каждый куда-то спешит, о чем-то думает, с кем-то разговаривает. Каждый – живет, как умеет и наслаждается своей жизнью, пока это еще возможно. И никто, совсем никто не заметит юношу, пробегающего по улице. И совсем никто не услышит его крика о помощи. А экипаж, который несколько секунд назад сбил этого самого юношу, просто проедет мимо. Как будто, так и было запланировано.
Один. Второй. Третий. Молодой человек, сидевший на крыше одного из зданий, пристально наблюдал за этим действом, нервно поглядывая на часы. Четвертый. Пятый. Шестой. С силой стиснув зубы, дабы не закричать, сжав кулаки до боли, дабы не разгромить все в пух и прах. Девятый. Зажмурив глаза. Чтобы не было так больно. Где-то там в груди. Где у нормальных людей бьется сердце. Десятый. Задержав дыхание, перестав дышать на несколько секунд.
А тот самый юноша продолжал кричать, срывая голос. Кричать из последних сил. Звать на помощь, просить кого-то о чем-то, не выговаривая слова, закашливаясь, давясь собственной кровью, но продолжая цепляться за жизнь, желая сохранить самое дорогое. Он хотел что-то сказать каждому, кто прошел мимо него. Что-то очень важное. Но никто не хотел его слушать. Он еще слишком молод. Он не хотел умирать. Он еще так мало успел сделать. Столько желаний не воплотил в жизнь. Не добился своей цели. Не спас одну невинную жизнь. Печальное зрелище, пронизывающее душу до самой ее глубины. Он молил судьбу пощадить его. Но Судьба становится жестокой, когда идет на поводу у Смерти. Юноша до последней секунды, до последнего вздоха, усиленно цеплялся за жизнь. За тонкую паутинку, которая должна была вытянуть его из тьмы. Должна. Но не вытянула.
Десять. Мимо умирающего юноши прошло ровно десять человек. И каждый посчитал своим долгом просто спокойно пройти мимо. Будто и нет тут никого. И все эти крики – лишь звуковые галлюцинации от того, что кто-то слишком много работал в последние несколько дней. Некоторые морщились, проходя мимо. Закрывали глаза и просто пробегали мимо, не оглядываясь назад, не интересуясь его судьбой. Никто его не слушал. Никому не интересны его мысли. Его последние слова. Его жизнь, которая ускользала от него как тоненькая шелковая нить. Сквозь пальцы. Наблюдающий за всем этим жнец, сжал в руках свою косу смерти. Сильнее. Еще сильнее. Выместив на ней всю свою злость. Как будто хотел оставить от этого предмета одни только щепки. От равнодушия людей просто тошнит. И он должен быть таким же. Так же цинично наблюдать за смертью человека, думая лишь о том, как поскорее забрать его душу и уйти отсюда. Биг-Бен устало напомнил местным жителям о времени. Ровно шесть часов вечера. Его время пришло.
Спустя мгновение жнец оказался рядом с телом погибшего. Секунда на раздумья, секунда замешательства, секунда на выполнение своих прямых обязанностей собирателя душ. Зажмурившись, он замахивается, и лезвие косы смерти вонзается в тело юноши. Быстро, резко, решительно, как нож в подтаявший кусочек масла. Сразу же наружу вырывается пленка воспоминаний. И она просто до неприличия коротка. - Прости… - не открывая глаз, наклонившись к уху юноши, тихо прошептать извинения. За себя. За всех, кто прошел мимо. За всех тех, кто извиниться не в состоянии. За всех жнецов, которые сейчас собирают души, отказываясь давать молодым людям шанс. У них есть такая возможность, но им просто лень. Никто не хочет продлевать жизнь людям. Только гениям, которые могут изменить мир. А в итоге эти гении умирают непризнанными, в нищете, в гордом одиночестве. Вздохнув, жнец забирает пленку воспоминаний с собой, в мгновение ока, оказываясь снова на крыше одного из домов. Сожалеть о смертях нельзя. Жнецы не должны проявлять эмоций. А тем более, не должны проявлять жалости к умершим. Каждый бог смерти это знает. Но он не в силах следовать этому правилу.
Перед глазами мелькают красочные картинки воспоминаний. Ранее детство. Маленький ребенок играет со своим братом, бегает по комнате и весело смеется. Падает, но не отчаивается и продолжает бежать вперед. Бежит к своей маме, стараясь найти у нее понимание, защиту, сочувствие. У жнеца на лице играет улыбка, напрочь лишенная привычных эмоций по типу радости. Нет, это скорее похоже на ужасную гримасу. Улыбаться чрезвычайно больно. По щекам стекают капли дождя. И смотреть на все это ужасно больно. Где-то там. В груди. Что-то неприятно колется. Внезапно воспоминания прерываются, чем вызывают полное замешательство со стороны бога смерти. Пленка, будто живая, опутывает его тело, лишая возможности двигаться. Из рук выпадает коса смерти, с носа слетают очки. Она живая. Она все еще старается зацепиться за жизнь. За ту самую паутинку, которая все еще виднелась ей где-то там вдали. Она все еще пыталась защитить то что ей дорого. Того самого юношу, который погиб несколько минут назад. Воспоминания умершего проникают в сознание жнеца, смешиваясь с его собственными. Все это причиняет ужасную боль. По щекам текут слезы, а из горла вырывает крик боли. Крик отчаянья. Умоляющий крик. А пленка, совершенно не слушая мольбы жнеца, проникает все дальше и глубже. Безжалостно, решительно, хладнокровно. Усиленно стараясь найти то самое место, в котором ему больнее всего. В котором теплится жизнь жнеца. В котором кроются его чувства. В котором можно найти сострадание и защиту. Сердце. У жнецов оно тоже есть. Оно тоже бьется. Но не как у людей. Снова вскрик. Слова застревают в горле, остается только кричать от боли. Никого рядом с ним нет. Он один. И никто не сможет ему помочь. Он сам за себя. И как бы сильно он не кричал, к нему никто не придет. Пленка подбирается все ближе к тому самому заветному месту. Где-то там. В груди. Жнец пытается вырваться, разорвать пленку на части, пока она не достигла…
Тик. Так. Тик. Так. Биение сердца шинигами похоже на тиканье часов. И эти «часы» не замирают ни на секунду. Они работают веками, на протяжении всей жизни жнеца. Без остановок. Остановка часов означает только одно. Смерть. Алан раньше никогда не прислушивался к ритму своего сердца. Но сейчас он почувствовал, что что-то поменялось в нем самом. Дыхание на секунду остановилось. Сердце перестало биться. Но тело пронзала все та же адская и нестерпимая боль. Пленка не достигла сердца, остановившись лишь рядом с ним. Жнец упал на колени, жадно хватая ртом воздух. Ему казалось, что он вот-вот задохнется. А сердце его разорвется на части. Но боль отступила так же резко, как и началась. Пленка с воспоминаниями того юноши нашла сокровенное место, в котором больнее всего. Воспоминания этого мальчика продолжат жить, за счет жизни Алана. Медленно и мучительно убивая его. Пробираясь к сердцу, и снова отходя от него. Словно издеваясь. Свое первое одиночное задание он провалил. И он его никогда не забудет, как бы он ни старался. Хамфриз приложил руку к груди, будто желая удостоверится, что сердце на месте и оно все еще бьется. Тик. Так. Тик. Так. Вроде ничего и не изменилось. А может это просто плохой сон?
- Алан! Алан! Ты меня слушаешь вообще? - А? Что? Конечно, слушаю. Ты вроде что-то говорил про отчеты, которые заставлял тебя переписывать Уильям. - Вообще-то об этом я говорил полчаса назад. И вообще, ты как-то странно выглядишь. На задании с тобой точно ничего не произошло? - Точно! – Алан резко поднялся со стула, звучно опустив руки на стол. – Сказал же уже один раз. - Не надо так нервничать. Я за тебя беспокоюсь все-таки. - Не надо обо мне так беспокоиться, Эрик. – Хамфриз, взяв с собой несколько отчетов, направился к выходу из кабинета. – Правда, не надо. – Жнец поспешно покинул пределы кабинета, аккуратно закрывая за собой дверь, оставляя в полном одиночестве и замешательстве, своего лучшего друга. У него так и не хватило смелости признаться во всем Эрику. Как бы ему хотелось рассказать про его первое задание. Про того юношу. Про ту пленку, которая пыталась сохранить жизнь воспоминаниям своего хозяина. Про все чувства, которые просто переполняли его. Но он не хотел, чтобы кто-то об этом знал, кроме Уильяма, с которым он успел побеседовать сегодня утром. Проблеск беспокойства в глазах начальника – самое худшее, что только можно было увидеть. Было такое чувство, будто Ти Спирс с размаху дал Хамфризу звонкую пощечину. Нет, больше никто не узнает. Алан шагал по коридору, опустив голову вниз, с интересом изучая чудесатые узоры на полу. Он не хотел, чтобы о нем думали как о каком-то особенном существе. Нет, он такой же, как и прежде. Сильный. Стойкий. Он все сможет выдержать. Самостоятельно. Так он решил для себя. И попросил Уильяма молчать. Не говорить никому. Даже Эрику. Точнее, именно Эрику и нельзя было ничего говорить.
За спиной юноши захлопнулась дверь. Наконец-то он дома. Бумаги полетели на стол, пиджак и рубашка устроились на кресле, а сам Алан без сил упал на кровать. Зарылся носом в подушку, усиленно пытаясь отогнать печальные мысли. Тик. Так. Тик. Так. Сердце билось все в том же темпе. С такой же громкостью и периодичностью. Ничего не изменилось. А Шипы Смерти – всего лишь миф, не имеющий права на жизнь. Да, именно так. Алан повернулся, ложась на спину и устремляя свой взгляд в потолок. Раздражающий белый цвет. Как яркая вспышка фотокамеры. Юноша зажмурился. В самом деле, пора забыть об этом происшествии как о страшном сне. И больше не вспоминать. Но вдруг…
Тело пронзила острая и кратковременная боль. Как будто кто-то проткнул его насквозь. Огромным шипом. Нет-нет, это не может быть правдой. Боль приходила снова и снова, все ближе и ближе подбираясь к сердцу. Удар, еще удар, снова, до тех пор, пока не достигнет сердца. Дыхание сбилось, кричать не было сил. Стиснув зубы. Сильнее. Еще сильнее. Нельзя кричать, нельзя показывать свою слабость. Это скоро пройдет. Просто не может не пройти. Удары шипов приблизились к сердцу, лишь легонько царапнув его, причинив этим странным жестом, адскую боль Хамфризу. Шипы продолжали подбираться к сердцу, дразня, издеваясь над жнецом, свернувшимся калачиком на кровати. Смятая простыня, разбросанные подушки, свежие следы крови на постели. Во рту неприятный металлический привкус. Он словно захлебывался собственной кровью. Точно так же как он. Как тот самый юноша, душу которого ему так и не удалось заполучить. Боль на секунду утихает. Теперь он может вздохнуть. Попытаться встать с кровати, добраться до ванной. Но приступ просто так отступать не собирался. Снова новый прилив боли. Теперь уже другой. Не острой. В груди как будто бушевал огонь, обжигая внутренности. Заставляя кричать. С каждой минутой все громче. Срывая голос до хрипоты. С губ невольно срываются мольбы о помощи. Он не в силах терпеть эту боль. Ни с чем подобным он никогда раньше не сталкивался. Он не был к этому готов. Он не справится с этим самостоятельно. Спустя несколько минут боль проходит. Жнец открывает глаза и видит все тот же белый потолок. Это были самые трудные минуты его жизни. И они повторятся еще не раз. Завтра он пойдет в библиотеку и будет пытаться найти информацию о Шипах Смерти. А сегодня он ни на что больше не способен. Тяжелое дыхание, тонкая струйка крови в уголке рта, судорожная дрожь, овладевшая всем телом. Алан подносит руку к груди. Тик. Так. Тик. Так. Вроде бы ничего не изменилось. Лишь тиканье «часов» стало немного тише.
Идем мы с подругами по улице. У меня в руке десять красивых и ярких шариков. Почему именно шарики, почему именно у меня, почему именно десять - об этом позже. Проходим около супермаркета недалеко от моего дома. Люди, естественно, оборачиваются, дабы посмотреть на такое чудо в перьях. Да еще и с шариками. В общем, идем, смеемся, что-то обсуждаем и тут небольшая компания изрядно подвыпивших юнош смотрят на нас. Странно смотрят. Один почти подбегает, вещая: - Хэй, малыш! Ну, мы, естественно прибавили шагу, дабы никакие посторонние и странные личности за нами не увязались. - Малыш, стой! Малыш, №%;№! И тут одна моя подруга, по совместительству одноклассница, выдает сумасшедший перл. - Малыш! Уходит, ***! - Да это у тебя малыш! Пауза. Я начинаю дико хохотать, потому что пошлые шуточки доходят до меня раньше всех. - Э? Стоп, а что я сказала? - Ты только что унизила человека - я, сквозь истерический смех - Причем прилюдно!
Всех этих писателей мы учили в этом учебном году по зарубежной литературе. По-моему - заговор на лицо. У всех этих писателей было что-то общее. Если заинтересовало - ознакомьтесь с кусочками из их биографии. Конечно же биография Оскара, которого мы начали учить на прошлом занятии, меня ввергла в шок. Так как об этом судебном процессе мы говорили пол урока. И по большей части неправду. Как мне кажется. А вот про роман Артюра Рембо и Поля Верлена даже фильм сняли. «Полное затмение». Надо будет посмотреть. Слэшерский фильм во времена той самой Англии. Да еще и с молодым Дикаприо в роли Рембо. Очаровательно (с)
Ну что ж... Начнем свое скромное повествование? Все кусочки биографий были найдены на просторах интернета. Фото оттуда же. Правда внезапно, нэ?
Оскар Уайльд. Роман с Альфредом Дугласом и Судебный процесс
Ещё в 1891 году Уайльд познакомился с Альфредом Дугласом, который был младше Уайльда на 17 лет. Оскар, влюблённый во всё прекрасное, полюбил юношу, а потому перестал часто видеться с женой и детьми. Но Альфред Дуглас, избалованный аристократ, (Бози, как его игриво называли) плохо понимал, кто такой Уайльд. Их отношения связывали деньги и прихоти Дугласа, которые Уайльд покорно исполнял. Уайльд в полном смысле слова содержал Дугласа. Оскар позволил обобрать себя, разлучиться с семьей, лишиться возможности творить. Их отношения, конечно, не мог не видеть Лондон. У Дугласа же были ужасные отношения со своим отцом — маркизом Куинсберри, человеком предельно эксцентричным и узколобым, неотёсанным хамом, потерявшим расположение общества. Отец с сыном постоянно ссорились, писали друг другу оскорбительные письма. Куинсберри свято верил, что значительное влияние на Альфреда оказывал Уайльд, и жаждал сокрушения репутации лондонского денди и литератора, чтобы тем самым восстановить свою давно пошатнувшуюся репутацию. Ещё в далёком 1885 году к британскому уголовному законодательству была принята поправка, запрещающая «непристойные отношения между взрослыми мужчинами», пусть даже по обоюдному согласию. Куинсберри пишет записку Уайльду и оставляет её в клубе, где обычно бывает последний. Послание дерзко и оскорбительно: Куинсберри называет Уайльда содомитом, а точнее «сомдомитом», как пишет маркиз. Уайльд скандализирован, друзья советуют ему пренебречь оскорблением и на время уехать из страны, но Альфред Дуглас, ненавидящий отца, настаивает на том, чтобы Уайльд подал в суд на маркиза Куинсберри за клевету. Маркиз собирает свидетелей, предъявляет суду список из 13 мальчиков, с указанием дат и мест, где писатель с ними встречался и дело катастрофически оборачивается против Оскара Уайльда. В зале суда не было свободных мест, народ стекался на процесс над талантливым эстетом. Уайльд держался героически, защищал чистоту своих отношений с Дугласом и отрицал их сексуальный характер. Своими ответами на некоторые вопросы он вызывал у публики взрывы смеха, но сам стал понимать, что после недолгого триумфа он может слишком низко упасть.
Например, обвинитель задавал Уайльду вопрос: «Не может ли привязанность и любовь художника к Дориану Грею натолкнуть обыкновенного человека на мысль, что художник испытывает к нему влечение определённого рода?» А Уайльд отвечал: «Мысли обыкновенных людей мне неизвестны». «Бывало ли так, что вы сами безумно восхищались молодым человеком?» — продолжал обвинитель. Уайльд отвечал: «Безумно — никогда. Я предпочитаю любовь — это более высокое чувство». Или, например, пытаясь доказать намёки на «противоестественный» грех в его работах, обвинитель зачитал пассаж из одного уайльдовского рассказа и поинтересовался: «Это, я полагаю, тоже написали вы?» Уайльд специально дождался гробового молчания и тишайшим голосом ответил: «Нет-нет, мистер Карсон. Эти строки принадлежат Шекспиру». Карсон побагровел. Он извлёк из своих бумаг ещё один стихотворный фрагмент. «Это, вероятно, тоже Шекспир, мистер Уайльд?» — «В вашем чтении от него мало что осталось, мистер Карсон», — сказал Оскар. Зрители захохотали, и судья пригрозил, что прикажет очистить зал.
На одном из судебных заседаний Уайльдом была произнесена речь, которая вызвала восторг у слушавшей процесс публики. Когда обвинитель попросил разъяснить, что бы означала фраза «любовь, что таит своё имя», высказанная Альфредом Дугласом в его сонете, с огненной силой Уайльд сказал следующее:
«Любовь, что таит своё имя» — это в нашем столетии такая же величественная привязанность старшего мужчины к младшему, какую Ионафан испытывал к Давиду, какую Платон положил в основу своей философии, какую мы находим в сонетах Микеланджело и Шекспира. Это все та же глубокая духовная страсть, отличающаяся чистотой и совершенством. Ею продиктованы, ею наполнены как великие произведения, подобные сонетам Шекспира и Микеланджело, так и мои два письма, которые были вам прочитаны. В нашем столетии эту любовь понимают превратно, настолько превратно, что воистину она теперь вынуждена таить свое имя. Именно она, эта любовь, привела меня туда, где я нахожусь сейчас. Она светла, она прекрасна, благородством своим она превосходит все иные формы человеческой привязанности. В ней нет ничего противоестественного. Она интеллектуальна, и раз за разом она вспыхивает между старшим и младшим мужчинами, из которых старший обладает развитым умом, а младший переполнен радостью, ожиданием и волшебством лежащей впереди жизни. Так и должно быть, но мир этого не понимает. Мир издевается над этой привязанностью и порой ставит за нее человека к позорному столбу. (пер. Л. Мотылёва)
Тем не менее, в 1895 году по обвинению в содомии Уайльда приговаривают к двум годам тюремного заключения и исправительных работ.
Тюрьма полностью сломала его. Большинство былых друзей от него отвернулись. Но те немногие, кто остались, буквально помогли ему остаться в живых. Альфред Дуглас, которого он так пламенно любил и которому писал знойные любовные письма ещё будучи на свободе, ни разу не приехал к нему и ни разу ему не написал. В тюрьме Уайльд узнаёт, что умерла его мать, которую он любил больше всего на свете, эмигрировала его жена и изменила свою фамилию, а также фамилию сыновей (отныне они были не Уайльды, а Холланды). В тюрьме Уайльд пишет горькую исповедь в форме письма Дугласу, которую называет «Epistola: In Carcere et Vinculis» (лат. «Послание: в тюрьме и оковах»), а позже его ближайший друг Роберт Росс переименовал её в «De Profundis» (лат. «Из глубины»; так начинается 129-й Псалом).
Эмиль Золя. Эпизод детства
Отец Эмиля, итальянский инженер, скоропостижно скончался в 1846 году, оставив свою жену-француженку и своего 6-летнего сына практически без средств к существованию. Когда Эмилю было 7 лет, его изнасиловал слуга по имени Мустафа. До конца своей жизни после этого случая Золя испытывал отвращение к гомосексуалистам.
Поль Верлен и роман с Артюром Рембо
Однажды в порыве гнева он попытался поджечь волосы на голове своей жены, а в другой раз в ярости швырнул своего новорожденного сына так, что тот ударился о стену. В конце концов, он просто сбежал из дома с 17-летним поэтом Рембо. После безуспешной по пытки соблазнить своего собственного мужа и по пытаться таким образом вернуть его домой, Матильда развелась с Верленом. Со дня их первой встречи прошло лишь три года. Рембо был гениальным мальчиком французской поэзии, прекрасным, не по годам хорошо знающим жизнь юношей, который писал необыкновенно оригинальные стихи. Он был, к тому же, еще и неисправимым хулиганом, жестоким извращенцем и садистом. Его теория о необходимости испытания на себе всех форм любви, страдания и безумия для того, чтобы найти поэтическую "истину", превращала его в желанную сексуальную добычу для Верлена. Рембо сначала отправил Верлену свои стихи и рекомендательное письмо, а затем и сам приехал в Париж, оборванный, грязный и без гроша в кармане. Верлен вначале поселил его в доме родственников своей жены, где и сам жил в то время. Затем Верлен стал устраивать Рембо в до мах всех своих друзей по очереди. Один из них, музыкант-гомосексуалист, привил Рембо любовь к гашишу. День и ночь оба поэта веселились и пировали. На публике они специально вели себя очень провокационно, оказывая друг другу знаки любви и внимания. Наедине Верлен и Рембо проводили "ночи Геркулеса", занимаясь тем, что они сами называли "любовью тигров". Из них двоих Рембо явно был доминирующим партнером. Верлен, который сам считал себя "женственным" человеком, ищущим любви и защиты, был просто очарован этим "юным Казановой", с его неотразимым сочетанием красоты, гениальности и насилия. Рембо однажды полоснул Верлена ножом, чтобы раз влечься и проверить заодно свое могущество над старшим товарищем. Он также постоянно насмехался над "супружеской респектабельностью" Верлена. В июле 1872 года Верлен оставил семью и уехал из Франции вместе с Рембо. По всей вероятности, мать Верлена оказала им финансовую по мощь, поскольку она ревновала Верлена к Матильде. Верлен и Рембо путешествовали почти год. Этот год стал для Верлена самым счастливым в его жизни. Он позже вспоминал этот год "интенсивно, всем своим существом". Сначала они путешествовали по Бельгии, а затем перебрались в Лондон, где стали жить в самых дешевых гостиницах. Иногда они пытались зарабатывать на жизнь, давая уроки французского языка. В основном же они жили на те деньги, которые присылала им мать Верлена и которая позже подсчитала, что Рембо обошелся ей в 30000 франков. Это был период подъема творческой активности Верлена. Вскоре, впрочем, отношения между ними стали портиться. Они все чаще стали ссориться, поскольку Рембо надоело быть в постоянной зависимости от своего старшего товарища-поэта. Вер лен, не в состоянии более выносить накаленной до предела обстановки, внезапно покинул Лондон и уехал в Брюссель в июле 1873 года. Он разослал письма с уведомлением о том, что собирается покончить жизнь самоубийством, всем лицам, которых это могло касаться, включая свою бывшую жену, и стал ждать, кто из них и когда его спасет. Первой примчалась мать Верлена, за которой приехал и весьма агрессивно настроенный Рембо. Во время пьяного эмоционального разбирательства, переросшего в ссору, Верлен схватил пистолет, с помощью которого собирался покончить жизнь самоубийством, и выстрелил в Рембо, ранив его в кисть руки. Рембо обратился за помощью в полицию, опасаясь повторного нападения со стороны Верлена. Верлен был арестован. Во время медицинского обследования были найдены доказательства его участия в гомосексуальных половых актах. Верлен был приговорен к двум годам тюремного заключения за попытку убийства. Верлен оказался на свободе в январе 1875 года. Его выпустили из тюрьмы за полгода до окончания срока за примерное поведение. Поэт сразу же разыскал Рембо и стал опять домогаться его дружбы. Тот ответил на ухаживания Верлена тем, что избегал его и однажды оставил в бессознательном состоянии около дороги. Рембо вскоре забросил поэзию и стал неуемным искателем приключений. Он умер от рака в 1891 году в 36-летнем возрасте. Верлен не затаил зла на Рембо и до последних своих дней считал годы, проведенные с ним, интеллектуальной, эмоциональной и физической вер шиной своей жизни, когда удовлетворение, получаемое от общения с Рембо, было таким глубоким и интенсивным, что граничило с болью.
Артюр Рембо
В возрасте семнадцати лет Рембо знакомится в Париже с поэтом Полем Верленом и на некоторое время становится его интимным другом. Некоторое время он живёт в доме Поля Верлена, впоследствии снимает комнату. В Париже Рембо участвует в восстании Парижской коммуны. В 1872 Поль Верлен бросает семью и уезжает с Рембо в Лондон. Некоторое время прожив там, они путешествуют по Европе и расстаются в Брюсселе, после того как Верлен в жарком споре под действием абсента простреливает Рембо запястье. Верлен был осужден на 2 года тюрьмы. После расставания с Верленом Рембо возвращается домой, на ферму Роше.
После этого Рембо перестаёт писать и путешествует по свету до 1880 года. Затем в Африке (в основном в Египте и Эфиопии), а также в Йемене он занимается торговлей кофе, пряностями, шкурами и оружием.
Надо сделать мир немного ярче и веселее. Смотрю на нашу погоду и нарадоваться не могу. День солнце, день дождь. Жители Туманного Альбиона удавились бы от зависти. Хотя, я люблю такую весну. Она, по идее, должна навевать хоть каике-то мысли и вдохновение. А еще вытаскивать музу из запоя. Но все не так, как хотелось бы. Уже неделю нахожусь в своего рода депрессии. Не знаю с чем это связано. Но, как-то все серо и скучно. И нечем разнообразить эту серость. Все идет своим чередом, без всяких неожиданностей и непредвиденных ситуаций. И это должно меня радовать. Не так ли? Но меня это совсем не радует. Совсем-совсем. Уже который день сажусь за компьютер и открываю Ворд. а дальше - тишина. И за три с половиной часа девственно-белый лист этой программы так и остается таким же белым и непорочным. ни слова написать не смог. Вообще сил не осталось. Куда ушли все мои мысли, куда делась моя муза. Наверное, меня еще мучили мои некоторые мысли об учебе, да. Неделю назад нам задали написать сочинение на тему городов. Город моего детства, мой любимый город, мой родной город, город моей мечты. Я, конечно, на удивление всем написал несколько листов про Токио. В итоге сочинение получилось немного длинное, затянутое. На четыре с половиной листа, которые я успел написать ровно за сорок пять минут. Опять мой туманный стиль, ничего не понятно с первого прочтения, много странных слов, много тавтологии, намеренных, запланированных. Текст перегружен оборотами, сравнениями, метафорами. Я никогда не тешил себя надеждами о том, что мое сочинение кому-то понравится. Однако, где-то глубоко в душе моей возник тот самый тщеславный мелкий писатель, который тешил надежду о том, что обо мне хоть слово замолвят. По-моему, сочинение было довольно сильным. Я ждал чего-то особенного. Ведь про тот бред о черешне, все-таки оценили. Но тут все по-другому. наверное, мой стиль написания является слишком сложным для восприятия. Да, все хорошо. Да, с логикой ты дружишь. Да, писать грамотно ты умеешь, но не совсем. И все. Не сказать, что я не доволен своей оценкой. Я ею доволен. Тем более, что сочинение я писал на одном дыхании, вообще не проверяя на наличие ошибок. Уже чисто на рефлекторном уровне я ставлю запятую в нужных местах, двоеточия, тире и прочую ересь. Возможно, я вскоре выложу это сочинение. Но сейчас, я, наверное, твердо решил для себя, что ничего больше писать не буду. Допишу то, что обещал, доживу до конца феста по нашему дорогому Шинье, и на этом закончу. Ибо нефиг соваться туда, куда не просят.
Сегодня на литературе нам задали прочитать в сокращении книгу "Портрет Дориана Грея". Знаете что? Я вне себя от счастья! Ведь это будет тот самый, единственный урок, когда мне не будет скучно читать произведение. Я исправлю некоторое кол-во своих единиц и все будет хорошо. Так же пару часов назад закончил смотреть современный фильм "Дриан Грей". 2009 года выпуска. Сказать что я в восторге = ничего не сказать. Без ума от всех актеров, от их игры, от чувств, которые были переданы на экране. Я не люблю смотреть фильмы. Американские. английские, они вызывают у меня отвращение и скуку. Ужасную скуку. Но тут - другое дело. Влюбился в того Дориана, которого там изобразили. Очень порадовала деградация на ряду с градацией героя. В общем я в "аховском" восторге. Пойду пересматривать еще раз, пока впечатления крутятся где-то рядом. Может и музу свою найду. И напишу что-то ужасно ангстовое. Ах да... я же пообещал больше не писать.
Убью одним выстрелом двух зайцев. Перестану терзать всех своим творчеством. И... перестану терзать всех своим творчеством. Да-да, только я могу начать вещать о погоде и закончить чем-то несуразным.
Добро пожаловать, elvishwolf ! Очень рад видеть у себя. Присаживайтесь, чувствуйте себя как дома. Что заставило остаться в моей скромной обители? Я думаю вам понравится Мефисто Фель. = )